...Ветер шелестит листвой...
Говорят же, что о писателе лучше всего скажут его произведения, чем он сам....
Рассказ, написанный для конкурса, но так в него и не попавший. О чем я не жалею, рассказ получился необычайно нудный.
Зеленый сонЗеленый сон
Видимо, я слишком неустойчиво поместил очередной ящик поверх высокого нагромождения уже уложенных. Это не было бы неожиданностью – мне пришлось предельно вытянуться, чтобы уложить последний ящик на такую высоту. Хотя, возможно, все уложено было толком, но, возвращаясь, я случайно задел эту высокую груду ящиков, она потеряла устойчивость и рассыпалась. И вообще, это не моя работа, - тягать коробки. Это не сложно, сил хватает, но у меня есть и свое дело. Так или иначе, но я чуть не погиб. Просто чудом очнувшись от своего несносного забытья, я вовремя заметил опасность и успел буквально отскочить в сторону, даже удивился как ловко. А на место, где я только что находился, грохнулся тяжеленный ящик, разнеся по всей фабрике оглушительный шум и скрежет металла.
Это начало принимать угрожающий оборот. Если ничего не предпринять, то я просто глупо погибну на этой фабрике. Или, что еще хуже, меня отстранят от работы. Но что же делать? Уже несколько дней я сам не свой, постоянно витаю в каких-то фантазиях, теряю нить реальности и не замечаю ничего вокруг. В мыслях беспрерывно перебираю вереницу странных, красочных образов, появляющихся в моем сознании неизвестно откуда и почему. А так же, что больше всего удручает, я вновь и вновь вспоминаю сон, который стал приходить мне чуть ли не каждую ночь... Может, все дело как раз в нем? Но что мне в этом случае предпринять?
Странный сон, очень странный... Луг, обширный, бесконечный луг… Весна, а вокруг – бескрайний простор во всей красоте проснувшейся после длительного отдыха природы. И сколько охватывает взгляд – высокая зеленная трава, а в ней, словно звезды на небесах, яркие вкрапления цветов. Ослепительное желтое, доброе солнце повисло высоко и заставляет щурить глаза, улыбаться. Воздух наполнен звуками, тихим шелестом травы, нескончаемым треском насекомых и размерным гудением, исходящим от земли, от неба, от солнца… Я, посреди луга, среди высоких трав и красочных цветов, растворен в этом месте, в солнечном свете…
Почему мне это снится? И почему именно сейчас? Работы много, она сложная, конец большой партии. Я с головой окунулся в любимое дело, и тут такое… Я обожаю свою работу, у меня кроме нее ничего нет, да мне и ничего не нужно, и я всегда старался себя полностью отдавать ей, делать ее старательно и тщательно, быть идеальным. Я привык думать, прежде всего, о ней, и то, что появился отвлекающий фактор, меня мучило. Все очень странно, и не понятно, и угнетающе. Каждый раз во сне я испытывал потрясающие чувства, захватывающие меня всего, каждую частичку, сводящие с ума. А после пробуждения оставались глубокие, сильные ощущения значимости произошедшего, и словно я что-то забыл – узнать или сделать. Эти навязчивые чувства не покидали меня потом весь день, сбивая с толку и путая, мешая интересной работе.
Этот сон снова и снова заставлял задумываться о том, каково на том лугу, слышать игру ветерка, ловить нежное тепло солнца, вдыхать ароматы трав и цветов. Думать о том, ломя голову, когда я в последний раз был на природе, вне города, да и вообще вне территории этой проклятой фабрики. Или даже размышлять, каким образом можно хоть на несколько мгновений оказаться в том месте из сна. Мысли о сне перемешивались с образами воспоминаний, которые мне удавалось выудить из омута заброшенной памяти. В конце концов, я переставал их различать, уже видел образы эти как часть своих снов, других, отчего в разуме моем всплывали новые воспоминания о снах. Когда я вспоминал очередной, старый сон, это было подобно озарению, волны дрожи били мою душу. И, думая о них, я их перемешивал с остатками реальных воспоминаний, и опять не различал их. И так бесконечно…
И эти мысли не давали мне никакого покоя и отвлекали от всего вокруг. Ибо, я никак не мог представить себя на лугу, потому что не помнил, ни что такое шелест травы, ни какие ощущения от солнца, каково его тепло, не мог вспомнить запахи трав. Как ни старался, я не мог вспомнить, когда я был за городом, более того, не мог понять, был ли я вообще на природе. А мысли о том, чтобы всё бросить и отправиться на поиски луга, меня просто приводили в ужас. Я себе такого представить не мог, и раньше у меня такие мысли никогда не появлялись. Может, я болен?
Размеренный, четкий режим работы – я так привык к нему, я даже не считал в самом принципе, что его можно нарушить. Начало работы, конец работы, отдых бедному уставшему мозгу. У меня не такая уж легка работа, и не такая банально физическая, как у всех этих уже оглупевших разнорабочих, что слонялись вокруг, таская грузы и наблюдая за автоматами. Моя работа был разнообразная и требующая мыслительной деятельности, и я гордился ею. Пусть название моей профессии – инженер, скучное и распространенное, но это слово имеет много значений, потому моя гордость не страдала от этого.
Когда начали сниться эти сны, я все так же привычно и размеренно, каждый день проверял стандарты и качество производимых элементов, копался в ящиках партии, делал выборки, прогонял образцы всячески и разнообразно через сложнейшие установки приборов, и делал, самое главное, субъективную оценку. Именно от нее, а значит и моей личности, поэтому так многое и зависело на этой фабрике.
Как и у любого инженера, у меня было достаточно много свободного времени. Я был тем, кто еще не потерял свою индивидуальность, как разнорабочие всюду. Я тот, кто еще имеет и идентифицирует свою личность, которая отличает его от другой оглупевшей массы вокруг. Я еще вполне способен, - и это главное, - делать субъективные оценки. И, как полагается таким, я тратил свои перерывы на размышления.
Общаться на фабрике, к сожалению, было не с кем. Почти все, кто на ней присутствовал – это грузчики и наблюдатели. С ними, имеющими атрофированный от однообразных действий разум, нельзя было и помышлять заговорить. Самое безобидное, что они могли ответить на такую попытку – просто проигнорировать тебя, словно ты не существуешь. Иногда могли послать самыми грубыми и неприличными словами, - это всё, что в их мозгах осталось, - чтобы ты им не мешал. А то и применить грубую силу, бестактно оттолкнув или ударив. Иногда, но, к счастью, редко, отсутствие собеседника печалило. Нельзя было поделиться своими соображениями о том, как важны субъективные оценки на производстве. Или рассказать кому-нибудь, как лучше делать усовершенствования своей работы, показать алгоритмы, что я применяю для своей. А может, - кто знает! – даже поделиться своими чувствами, а то и снами.
Но никого не было достойного, вот потому я размышлял в оправданно гордом одиночестве. Чаще всего строил планы дальнейшего дела, как его оптимизировать, ускорить или наоборот растянуть до конца дня. Или как сделать его зрелищным – пусть видеть всю прелесть своего дело буду только я, но мало ли. Или как даже модернизировать свой труд, улучшить применяемые приборы и опыты, чтобы повысить качество результатов своей работы. Иногда я размышлял о других, менее приятных и понятных предметах. Чаще всего это бывало в непогодные дни. Или непогода была только внутри меня? Кажется, я всегда не особо это отличал. В любом случае, всегда при этом очень неуютно. Я размышлял в том, что я делаю, для чего я делаю, ведь я даже не знал, для чего предназначена большая часть элементов, которые проверял. Размышлял о том, почему я нахожусь на этой фабрике, как я попал сюда, думал, что же может быть дальше. Размышлял и о своем прошлом. Именно размышлял о нем, а не вспоминал его. Я уже почти ничего не помнил, лишь отдельные смутные образы, без уверенности, правда ли они имели место, или это опять отрывки треклятых снов. Я слишком давно здесь работаю, чтобы у меня вообще сохранились воспоминания, но, наверное, то, что мне приходилось работать, прежде всего, разумом, решать не однообразные задачи, еще что-то осталось. И, хотя мне было тяжело думать об этом, я пытался хранить эти обрывки меня или моих грез, перебирал время от времени их, старательно классифицировал. Наверное, от всего этого, от таких моих нездоровых занятий, у меня мозг и перегрелся, и появились эти сны…
Я подумывал сходить к доктору, но боялся. С одной стороны, может, проведя какие-то процедуры, мне станет легче. Если у меня и правда перегрелся мозг, мне наладят все, что требуется, и я опять буду себя чувствовать свеженьким. А может, проведя тесты, мне скажут, что я более не пригоден для работы. Или даже, что мой мозг уже настолько перегрелся, что пошел необратимый процесс разрушения, и мне уже всё поздно. Я разрывался и от этих мыслей, но дальше так быть не могло…
И, на самом деле, дальше было не так. Дальше стало еще хуже, потому что в моих снах стала появляться Она. Я уже каждую ночь оказывался на том прекрасном лугу, но теперь был не один. Я начал всегда видеть среди высоких, ярко-зеленных трав Её, прекрасную девушку в светлом, казалось, полупрозрачном платье. Она то просто стояла где-то поодаль и мило улыбалась мне, то бегала по лугу, веселилась и подпрыгивала, задорно смеясь. Она была очень красивая, и я не мог оторвать взгляда от ее образа среди зелени. Прекрасный вид природы вокруг больше не привлекал меня к себе настолько, насколько она, и даже, казалось, Она освещает, украшает все вокруг собою. Она светилась, но как-то изнутри, заставляя убеждаться, что она прекрасна не только внешне. Этот ее свет, яркость ее улыбки, легкая печаль ее глаз ловили всего меня в ловушку…
С одной стороны, меня это позабавило. Я подсмеивался над собой, что мне снятся наивные сны подростка, молодого романтика-мечтателя, сны глупые и основанные на грубых инстинктах и сублимациях. С другой стороны, мое состояние ухудшилось еще значительнее, я стал невообразимо рассеян, катастрофически аутентичен и мне приходилось прилагать титанические усилия для выполнения минимума своей работы. Но ничто не шло в сравнение с тем, что творилось у меня внутри. В то время, как я посмеивался над такими плотскими своими фантазиями, в самом деле, забавными в моем нынешнем состоянии, другая часть меня ныла от безумной тоски. Я не мог понять никакими своими анализами, как не были они глубоки, откуда у меня это чувство. Но я стал тосковать, до режущей душевной боли, тяжелой и разоружающей. И не понятно, тосковал я то ли от одиночества, что мне ни с кем не быть теперь, даже и поговорить никого рядом... То ли от чего-то иного, мне не понятного, для меня темного и слишком глубокого, но бесконечно важного, что я забыл, или утратил, или упустил из внимания... Я вновь и вновь окунался вглубь себя в поисках этого решающего для меня понятия, даже понимания, держа в мыслях образ девушки из снов. Но с каждым разом мне всё сложнее и сложнее удавалось выбраться из этой глуби, столь вязкой. Я знал, что это опасно, но я так же стал понимать, что на самом деле это черное болото во мне – все, что на самом деле у меня есть. А совсем не моя работа, как я думал, казалось, уже всегда, сколько существую. Всегда?
Не решаюсь даже предположить, сколько времени это все могло бы продолжаться. Скорее всего, в один удачный момент я все же оказался бы погребенным под грудой тяжелых ящиков или горой массивных сборочных деталей. Но это виделось далеко не таким уж плохим вариантом – в этом случае я был бы героически погибшим при исполнении на рабочем месте, со всеми последующими и посмертными почестями и признаниями. Но, признаниями перед кем? Перед ставшими овощами работниками фабрики? Они не замечают меня. Перед ставшими животными вышестоящими руководителями и начальством? Я их не видел уже бесконечность, а они не помнят, что я существую. Остается посмертно гордиться перед самим собой, - в прочем, тоже не плохо. Или перед… кем-то, за пределами фабрики? Но что там? Кто там? Такие цепочки мыслей увлекали меня, поглощали меня, пленили меня…
Но все случилось иначе, потому что я увидел Её.
У меня не было тени сомнения, что это на самом деле она. Но как я мог узнать это? Я понятия не имею, просто, когда я только взглянул на нее, то сразу понял, что это Она, девушка из моего сна. Может, я разглядел в Ней то странное внутреннее сияние, которое шло от девушки во сне? Каково бы не было это объяснение глупо и бессмысленно, никаким образом я иного сформулировать не смог…
Она была инспектором на нашей фабрике. То есть, Она не работала здесь, а была прислана извне. К нам время от времени, но очень-очень редко, откуда-то присылали контролеров-инспекторов, чтобы они проверяли работу производства со стороны. Обычно, насколько я помнил, это были высокомерные, горделивые особы, которые отказывались беседовать с кем-то из работников фабрики, ходили молча по территории, проверяли всё, а от других только крутили носы. Но они имели на это право – ведь они инспекторы, то есть, их работа, как и моя, была не однообразной, а требующей усилий разума, и они еще хранили в себе зачатки личности, которая и возвышала их, - по крайней мере, в их глазах.
Поскольку Она тоже инспектор, это могло означать, что она сохранила индивидуальность, что Она мыслит, воображает и, возможно, даже мечтает, как начал я. Меня это очень обрадовало, когда я понял, что инспектор – именно Она. Вдруг, мы сможем не только находиться рядом, но и беседовать? Предаваться совместным размышлениям? Творить странные и нелогичные объекты в воображении и тихонько мечтать? Весь мой разум и всю мою душу Она направила на себя, и я отвлекся от своей темной, но прекрасной глубины, в которой увязал, потому что видел подобную в ней…
Я несколько раз пытался с ней заговорить, но нам мешали то другие рабочие, то проверяемые ею автоматы, то иные части ее работы. Но я успел заметить, что она не такая горделивая, как обычно все инспекторы, видимо, потому что еще совсем молоденькая. Она не задирала нос, проходя мимо иных рабочих, а ловко сходила с их дороги, чтобы им не мешать. А, увидев во мне сохранившуюся личность, Она сама заинтересовалась и пыталась тоже ко мне обратиться в редкие моменты отвлечения от дела.
Наконец, когда Она закончила свою работу, а я свою просто забросил, мы в дальнем углу территории смогли немного побеседовать. Первые же ее фразы разрушили мои последние, еще таившиеся, сомнения, являлась ли она именно тем прекрасным созданием из снов. Каждое ее слово, каждый ее жест ассоциировался у меня с девушкой на лугу. Через несколько минут беседы мне уже казалось, что я знаком с нею давно, как и было на самом деле, но только во снах. И я видел перед собой именно тот обворожительный образ, молодой, нежной девушки из сновидений. Я видел изящные изгибы тела, тонкие, гибкие руки, оканчивающиеся длинными красивыми пальцами, мягкие черты лица и добрую улыбку вместо грубых и прямых линий перед собой. Я разговаривал именно с богиней из снов, а не с грудой металла, двигателей и узловатых манипуляторов на прорезиненных гусеницах, что она на самом деле собой представляла…
Я понятия не имею, как я узнал ее, как разглядел в первую же секунду во въезжающем на территорию фабрике электронно-механическом ее теле тот свет, которым она заливала мои сны... И почему это оказалось именно она, откуда такое совпадение? Мне приходила только бредовая мысль, что мои сны были пророческими, оглашающие мою встречу с ней сквозь время. С каждым ее словом она казалась все больше и больше самым прекрасным человеком на свете, не смотря на то, что, как и у меня, единственное человеческое, оставшееся у нее – это головной мозг в колбе с протоплазмой.
Грубоватые, синтезированные наши голоса не оттеняли увлекательность и разнообразие нашего недолгого, но яркого и насыщенного разговора. Улыбки и жесты флирта нам заменили порывистые, с тихим жужжанием двигателей, движения наших мощных манипуляторов. Наши крупные, неуклюжие механические тела, предназначенные только для грубой работы, не были способны удержать порывы наших душ. Я чувствовал, словно не два массивных полу робота стоят в углу фабрики и скрипят о глупостях, а два молодых, стройных человека бегут по зеленному лугу, смеются и радостно переговариваются…
Она сказала мне, что стала счастлива, встретив меня. Она сказала мне, что ей было очень интересно разговаривать со мной. Она сказала мне, что она обязательно вернется, и будет приезжать ко мне регулярно. И мы будем беседовать на все-все, самые разные темы. И только она уехала, как я стал уже ожидать ее возвращение. Казалось, я должен быть теперь счастлив. Мой сон выполнился, и он больше не должен мучить меня ни днем думами, ни ночью образами. Я должен был успокоиться, парить в своем металлическом теле на крыльях оживших чувств, ни о чем не беспокоиться и заниматься своей работой. Но что-то было не так…
Я стал близок как никогда к той тайне, тому непонятному, что издевалось надо мной уже столько времени. Близок, но оно не ушло, а наоборот усилилось, и я не знал, что с этим делать. Это чувство словно туча нависло надо мной, и не давала мне покоя, ни когда я думал о своей работе, ни когда я думал о Ней. Я не мог взяться за свои дела, носился из угла фабрики в другой угол, и даже что-то выискивал в них, среди гор ящиков и каких-то приборов, автоматов. В один прекрасный день, как раз перед следующим Ее приездом, я не выдержал, я сорвался. Я «схватился руками за голову», если можно так назвать движение моих манипуляторов, и носился очумело по все фабрике, сбивая разнорабочих с дороги, повреждая автоматы, заваливая нагромождения ящиков. Внезапно, я оказался перед одной из дальних стен, огораживающих территорию фабрики. Я понял, что мне остается только одно, и, нанося сильнейшие удары крепкими манипуляторами по кладке ограждения, проделал огромную дыру, завалив целый сегмент стены.
На самом деле, стена эта была здесь поставлена не для защиты от чего-то внешнего, а просто для обозначения территории фабрики – прежде всего для самих же рабочих. По ней они четко знали свою рабочую площадку, следовали согласно этому четким графикам и годами протоптанным маршрутам, и не отвлекались на что-то внешнее, что могло происходить вне фабрики. Поэтому, совершенно никто не обратил внимания на разрушение части стены, словно это было неприятное, но стандартное следствие природного явления. А мне было все равно. Когда кладка рухнула, я чуть успокоился, замер и уставился на результат своего буйства. Разум был совершенно пуст, и от мыслей, и от образов, и вообще чего-либо. Очень медленно, совершенно механически, как не странно это звучит, я, помогая себе манипуляторами, перебрался через дыру в стене.
Некоторое время я ехал по уложенной асфальтом дороге, на которую выбрался недалеко от ограждения, ничего не замечая вокруг. Я смотрел на темное, чистое покрытие дороги, смотрел, как мои прорезиненные гусеницы с легким шуршанием поглощают шершавое расстояние трассы. Разум все так же отказывался на что-то реагировать, я не знал, что я делаю и почему делаю. Да как-то и не хотел это знать. На самом деле, как теперь виделось, для меня это было совершенно привычным состоянием, - стало им за десятилетия работы на фабрике. Кажется, я не малое расстояние проехал вот так, видя только грубое покрытие дороги, пока, наконец, я не заметил, как тихо вокруг. Слишком редко воздух нарушало негромкое шуршание гусениц проносившихся мимо других полу роботов, хотя дорога, по которой я двигался, была очень широкой. Я осмотрелся. Всюду были достаточно высокие здания, но, сколько я не ехал, иногда они казались совсем пустыми. Судя по всему, они были промышленные, но не заброшенные, а иногда в них или из них сновали рабочие. Вся земля была уложена асфальтом, все здания не содержали ничего лишнего, никаких надписей, кроме странных длинных номеров, никаких изображений, никаких знаков. Нигде не было ни деревца, ни травинки, и даже не было мест, предусмотренных для них. Все вокруг было пустое душой и искусственное, сверкающее холодным металлом и лоснящееся синтезированными материалами. Словно я попал в игрушечный город. Страшнее всего было, что я, со своим несуразным механическим телом, был всего лишь еще одной игрушкой в этой жуткой игре.
Я бродил по полупустым улицам бесконечно долго. Кроме снующих по своим важным делам полу механизмов, вокруг не было ни кого, ни души, ни одно живого создания, ни одного человека. Я даже начал подумывать, а не вымысел ли сама человеческая форма, и я всего лишь увидел ее во сне? Я сделал усилие, чтобы вспомнить, когда я в последний раз видел обычное человеческое тело, или даже его изображение, но безуспешно…
По сторонам не было сил смотреть, вид холодного, бездушного искусственного материала угнетал меня. Именно потому, посматривая всё больше на поверхность дороги, я сразу увидел в асфальте небольшую трещину. Конечно, трещин всюду было не мало, но эта сразу приковала мой взгляд. Я медленно и осторожно подъехал к ней, наклонился, разглядывая ее. Точно! Удивительно, что это пока не заметили механические уборщики и не уничтожили. В трещине, прямо в забившейся в нее пыли и грязи после осадков, росла маленькая травинка! Ее было чуть видно, самый кончик, самую верхушку, но растение явно была живое. Меня поглотила мысль, что возможно, растению очень тесно в этой узкой трещине, и если ему не дать простора, оно задохнется!
Меня охватила странная злоба, и не долго думая, я как следует размахнулся, и вонзил свои манипуляторы как можно глубже в асфальт. Специальный крепкий металл с легкостью прорезал покрытие дороги, проникнув очень глубоко. Асфальт взбугрился, раскололся на множество крупных кусков, которые я принялся откидывать в стороны, освобождая место миниатюрному ростку. Я изрыл все покрытие вокруг, аккуратно и осторожно убрал пласты асфальта около трещины, пытаясь не задеть травинку. Получилась огромная яма, которую я принялся углублять, намереваясь добраться до плодородной земли.
Но вскоре я весьма огорчился. Под покрытием дороги сначала оказался тонкий слой желтой, неестественно вязкой глины, а под ней – сплошная скала. Мне это показалось необычным, но затею добраться до земли пришлось оставить. Разворотив половину дороги, я намерялся отправиться дальше, и напоследок решил попрощаться с бедным ростком. Я вновь наклонился к нему, разместившемуся на бугорке посреди зияющей ямы, и заметил, что он оголился, выставив себя на показ свету. Мне травинка показалась очень странной, - очень жесткий на вид листочек совершенно немыслимого красно-золотого цвета. И я был уверен, что мне показалось, что он даже слегка фосфоресцирует...
Я отправился дальше, а травинка не выходила из мыслей. Я все думал, как сюда могло попасть такое чудное растение. Мне казалось, что я никогда раньше его не видел, или, может, всего пару раз... Или это был очередной мой сон? Воспоминания трепетали и путались... Ведь даже во сне, на том лугу, растения все были такие, какие обычно я представляю, когда произношу слово «растение» - разного оттенка зеленные, мягкие, трепещущие на ветру. Я был уверен, что обычные растения не так выглядят, не должны они так выглядеть, по крайне мере на Земле!
На Земле... Сначала ужасающая догадка пронзила мой разум, а сразу следом за ней страшные воспоминания вонзились беспощадно мне в душу... Я очень много вспомнил, и очень много теперь понял. Я резко повернул на дорожном перекрестке в нужную мне сторону, чуть не навалившись на проезжающего рабочего. Я теперь знал, что мне делать, знал, куда мне направляться. Я собрался отправиться на зеленый луг из моих зеленых снов...
Мне не составила труда найти Ее. Влюбленный молодой романтик на моем месте сказал бы, что его к Ней принесли крылья глубоких чувств. У меня вместо крыльев были только изрядно истрепанные гусеницы и поцарапанные манипуляторы. Но, хотя я далеко не молодой романтик, я все равно скажу, что был приведен к ней крыльями своих чувств. Ибо, толком не в состоянии объяснить, как я нашел Ее. Кажется, она говорила примерно, где они работает и ночует, а поиск был уже делом моих натренированных субъективных оценок и анализов. Обнаружив, я потащил Ее из здания, толком ничего не объясняя. К моему удивлению, она ничего не расспрашивала и не сопротивлялась моим безумным, но расчетливым и уверенным действиям. Мы отправились к краю города, полностью состоящего из однообразных, искусственных промышленных зданий…
Моя внезапно проснувшаяся память не изменила мне – на окраине мы и правда обнаружили вне последних коробок зданий обширную площадку, покрытую странным, ровным материалом, красноватым и шероховатым. То тут, то там на этой большой площадке, окруженной с одной стороны промышленным городом, с другой стороны – хаотичными скалами, проглядывались темные пятна, гари или копоти. А в некоторых местах покрытие даже оплавилось и приобрело блеск зеркала. Вскоре мы поняли причины этого – в другом конце площади, что ближе к скалам, раздался мощный гул, и один из гладких, округлых аппаратов, расположенных там рядами, начал подниматься в воздух, извергая столб огня. Ракета ускоряла свой ход и поднималась все выше, пока не исчезла в толще нависших темных облаков. Не долго раздумывая, я направился к оставшимся на площади космическим челнокам, уверенный в своих дальнейших действиях.
На одну из ракет только что закончилась погрузка, и ее двигатели уже были запущены, но люки не задраены. Пилот-полуробот не успел даже звука издать, как оказался с моею доброй помощью снаружи. Память меня не подводила, я легко вспомнил короткие курсы пилотирования, которые являлись обязательными для каждого, и без труда поднял корабль в воздух. Нам вслед не затеялось никаких действий – сирена не закричала, персонал и охрана на взлетную площадку не выскочили, с нами связываться пытаться не стали. Хотя я был уверен, очень многие знали уже, что произошло, знали об угоне корабля, но на самом деле это было такое не значительное для них происшествие, что никто не стал дергаться. Я был уверен, нас точно так же встретят, лишь будут всюду провожать невидимыми взглядами наш путь, не предпринимая ничего.
Дорога была наша достаточно долгая, но мы старались хранить молчание. Мы разместили рядом друг с другом в тесной кабинке наши механические тела, и печально смотрели на экраны, показывающие через всевозможные фильтры невозмутимое блистание звезд снаружи. Как завороженные мы смотрели на эти немигающие взоры космоса, вспоминая, сколько десятилетий назад каждый из нас в последний раз смотрел на небо. Мы чувствовали себя пылинками в этой огромной Вселенной, но, восхищаясь ее красотой, ощущали себя пылинками звезд, частью великолепия этого мира. Умиротворяющее подмигивание разноцветных звезд не могло не напомнить мне те времена, когда я любил смотреть на ночное небо, будучи еще на Земле и с человеческим телом. В моем разуме уже без усилий, и уже без болевых спазмов всплывали воспоминания о своей молодости, о своих первоначальных мечтах, об окончании своей человеческой жизни, о нереализованных планах и надеждах. Эти воспоминания повлекли меня в сторону размышления о себе в те времена, чем я отличался, чем занимался, каким был и о чем думал... Следом, как лавина, меня накрыли вопросы и проблемы, мучающие как отдельного человека, так и все человечество, касающиеся как отдельной личности, так и всего мира…
Я вспомнил, что когда-то, уже в давние времена, я был юношей, и меня горячо интересовала история человечества и психология его развития. Из умных книг, из исследований ученных я вычерпывал важные знания, пытаясь понять, что происходит с человечеством, силясь узнать, что с ним будет. Когда вокруг строился новый мир, основанный на новых принципах, я искал, что из этого выйдет, искал о будущем в прошлом.
Всю свою историю человечество основывало свое существование обычно на двух принципах – принципах труда и принципах силы, а часто и сочетая их. Будь это древние времена, разделение труда и разделение плодов труда между всеми членами общества в древних цивилизациях, или же поздние попытки основать общество на равности и не отличности каждого от другого, будь это перед лицом труда, или лицом общества, воплощенного в государственном аппарате, что есть на самом деле орган силы. Получалось по-разному, с разным успехом и с разными последствиями, как для всего государства, так и для до индивидуума, но всегда выходила, что принципы труда в обществе существовали не столь продолжительно, чем более надежный и универсальный, основанный на инстинктах принцип силы. Сила – акт животный, понятный телу человека, в том время как осознанный разумом труд – то, что отличает человека от прочих живущих по инстинктам животного мира. Мне, любознательному юноше, в те времена даже начинало казаться, не потому ли человечество так продвинулось в своем развитии, что научилось труду? Зарождение человечества, виделось мне, это акт труда, когда волосатая обезьяна взяла камень и палку в руки-лапы, чтобы расколоть орех – взялась за труд, чтобы пропитаться и создать себе условия для жизни. С тех пор и появился человек, которые развивался столь же, сколько развивался труд. Не захотела бы обезьяна работать – все так же сидела на дереве, хотя, не известно, что хуже.
Но, на самом деле, оказывалось, обезьяна взяла палку не только для того, чтобы расколоть орех. Но и для того, чтобы расколоть череп своему врагу – пусть это будет саблезубый кот, позарившийся на его жизнь, или же сородич из соседнего племени, нарушивший границы территории питания. Сила, война – другая сторона, давшая рождение человеку. И чем сильнее и изощреннее становились способы убийства человека человеком, тем стремительнее развивалась цивилизация... Даже сейчас, после столь огромного и печального опыта бесконечности загубленных жизней, столь огромного опыта понимания психологии и истории человечества, столь огромного развития разума, все еще технологию развивают военные изыскания.
Каково будущее, и сильно ли менялся человек? В чем отличие той обезьяны, которая, расколов орех, разрывалась от противоречивых чувств, от человека будущего? С одной стороны, обезьяна хотела поделиться открытием с другими, чтобы они тоже научились трудиться, и всему племени стало бы хорошо, а может, племя кормило бы обезьяну, и ей не пришлось бы больше трудиться так надрывно. Заманчиво. С другой стороны, низменное желание сохранить открытую технологию труда только для себя, чтобы только себе колоть орехи, чтобы только себе досталось больше вкусной начинки, и только самому иметь столь мощное оружие для защиты или нападения. Человек настоящего, как и будущего, разрываем теми же чувствами – с одной стороны, мирно трудиться со всеми на благо себе и всем, с другой – иметь всё только для себя. И так на всех уровнях – от индивида, стремящегося то добыть, то отбирать, до целых планет, то объединяющихся в труде и торговле, то разрозненных ожесточенными битвами.
Человек, - хранилище противоречивых крайностей, - создал Империю Труда и Силы. Тот мир, что я видел рождающимся из труда в своей молодости, тот мир, что установился теперь, как всегда достиг быстро своих крайностей. Люди на разрозненных войной планетах стремились всей душой объединиться трудом и экономикой, и желали трудиться на благо своих идей, не покладая рук. Трудиться даже после смерти. Поэтому появилась эта дикая культура труда недочеловеков. Механические монстры, груды металла и электроники, которые так желали быть человеком, а стало чудовищами, и сердце их – превращающийся в придаток, не мыслящий, а выполняющий механические действия на благо Труда, размягчившийся мозг в непроницаемой колбе. Умирающий человек отдавал свой нервный узел не для того, чтобы быть человеком, и не для того, чтобы были другие люди, а ради идеи Труда. Даже не понимая, что это значит, и ради идеи Силы, не отделимой от всего остального в человеке. Очень немногие, поместившие свою уснувшую душу в грубых механизмах для продолжения труда на благо человечества, подозревали, что они трудятся на благо войны, производя оружие.
Вскоре, как всегда быстрее, чем считает человек, что это случится, процедура пересадки мозга и труд на некоторых планетах стали добровольно-обязательными. Люди, трудившиеся всю жизнь, не знавшие в своей жизни ничего, кроме работы, ничего, кроме начала рабочего дня, конца рабочего дня, спокойного отдыха для того, чтобы набраться сил для работы завтра, теперь не находили покоя и после смерти. Каждый, работая убежденно на благо будущим поколениям, или даже не понимая для чего, но работая, создал своими руками Империю Труда объединенных планет, посвященных войне.
Разум путался в этих размышлениях-воспоминаниях, мозг задремал, смешав в единое и мысли о прошлом, о происхождения рода человеческого, и мысли о будущем, в кого мы превратимся, и думы о настоящем, кто мы есть. Я внезапно ощутил себя той самой обезьяной, но заключенной в скафандр, а свои манипуляторы ощутил как камень и палка в руках этого прообраза человека. Или и нынешнего образа?
Отсюда, из холодного, вечно спокойного космоса мне казалось, что я сторонний наблюдатель, что могу озираться на все это с высоты небес, чтобы невозмутимо оглядеть, как же всё это могло случиться, спокойно понять, как же я оказался во все это вовлечен... Я не знал, и не мог понять, что сейчас передо мной – конец чего-то, пусть не этой гротескной Империи, но конец меня, или же это начала чего-то грандиозного, пусть лишь для меня. Приняв, что постигнуть мне это не дано, я перестал себя мучить, и отдался происходящему. Мы с Нею всего лишь механические пешки в этой извращенной, вечной игре человечества, всего лишь пыль. Но так хотелось считать, что пыль звезд...
Призрачная атмосфера старушки Земли приняла наш корабль в раскаляющие объятия. Я почти совсем не сомневался, куда направить челнок, я знал, где должно быть это место. Оставалось только надеется, что полубезумные фанаты труда и работы не превратили некогда прекрасные, живописные места в индустриальный ад. Я даже примерно не мог подсчитать, сколько десятилетий я не был на родине, плененный забытьем. Так что, за это время с планетой могло случиться все что угодно. Но, проносясь над просторами планеты, космический челок показывал на экранах не только громадные, дымные города-фабрики, но и обширные площади на вид не тронутой природы. Мы любовались мелькавшими внизу заснеженными полями, густыми, высокими и древними лесами, чистыми, как поверхность зеркала, озерами и морями, ровными и ослепительно зеленными лугами...
Мы приземлились около одного из таких лугов, который, мне казалось, более всего походит на место из моих зеленых снов. Я опустил корабль на пустыре-песчанике около древнего гранитного камня. Этот камень валялся среди высоких трав, словно заброшенный сюда с неимоверных далей чьей-то божественной рукой. Я посадил челнок таким образом, чтобы как можно меньше нанести повреждений растениям и земле пламенем двигателей и колесами шасси. Еще горячая от трения в атмосфере дверь грузового люка отъехала, и мы вышли.
Я совершенно уверен, за нами давно наблюдали с самого отлета. И вот сейчас, когда мы выбрались наружу, я заметил в вышине, среди немногочисленных птиц, летающие небольшие сферы. Видимо, на всякий случай за нами наблюдать прислали видео-шпионов, и сейчас от нас не отрывают взглядов. Интересно, о чем сейчас думают эти люди? Или уже не совсем люди смотрят на нас? На мгновение я почувствовал себя подопытным некоторого психологического эксперимента, весьма жестокого, но сразу отбросил эту мысль. Даже если все случившееся затем станет предметом изучения и споров всемирно известных психологов, но если уж происходит эксперимент, то я делаю его над собой сам.
Если мы даже пыль звезд, но мы всего лишь пыль. Разве мы можем что-то изменить в этом мире одни? Ведь, то, что вокруг – стоилось миллиардами человек, как это все может изменить пара недолюдей? Или всё-таки нужно стремиться, не взирая ни на что, не давая шансов сомнению и отчаянию? На самом деле, если мы появились, - уверен, всюду есть другие люди, которые не желают дремать, как не пожелали мы. И они тоже, когда будут готовы, прилетят, чтобы прогуляться по зеленному лугу. Прогуляться, чтобы доказать, что не смотря ни на что, ни на бессмысленность жизни ради работы и войны, ни на отсутствие у них человеческого тела, ни на прошлые ошибки и грехи, не смотря ни на что доказать, что они люди.
Я уверен, что в тот момент, где-то глубоко в одном из городов-фабрик Земли, колыбели человечества, в тесной комнате, полной бледных экранов, несколько человек наблюдали за нами с бесконечной грустью. Уверен, что эти люди грустили о надоевших синтетических стенах вечных коридоров, о надоевшем искусственном покрытии дороги под ногами, надоевшей работе. Скорбели о том, что забыли об окружающих, забыли о чувствах, забыли о природе, забыли о себе, совсем забыли о том, как это замечательно прогуляться в тени древнего леса, или по залитому солнечным светом лугу.
Уверен, именно глубоко печальные глаза наблюдали за нами, наблюдали, как два неповоротливых, грузных полу робота носятся по зеленному лугу сумасшедшими петлями, пытаясь при этом как можно меньше повредить гусеницами трав и цветов. Как два механических создания, не способных ни ощутить тепла нежного весеннего солнца, ни вдохнуть насыщенных ароматов зеленного луга, ни почувствовать прикосновений колючих травинок, выписывают несуразные пируэты под пение птиц и стрекот насекомых, глупо вращаются вокруг оси, смешно размахивают длинными, узловатыми манипуляторами, иногда касаясь друг друга. Как каждый из двух биоэлектронных устройства на гусеницах упорно пытается доказать себе, наблюдающим глазам, природе и всему миру, бездонному голубому небу и звездам, что он тоже Человек.
15.56
21.01.2007
Рассказ, написанный для конкурса, но так в него и не попавший. О чем я не жалею, рассказ получился необычайно нудный.
Зеленый сонЗеленый сон
Видимо, я слишком неустойчиво поместил очередной ящик поверх высокого нагромождения уже уложенных. Это не было бы неожиданностью – мне пришлось предельно вытянуться, чтобы уложить последний ящик на такую высоту. Хотя, возможно, все уложено было толком, но, возвращаясь, я случайно задел эту высокую груду ящиков, она потеряла устойчивость и рассыпалась. И вообще, это не моя работа, - тягать коробки. Это не сложно, сил хватает, но у меня есть и свое дело. Так или иначе, но я чуть не погиб. Просто чудом очнувшись от своего несносного забытья, я вовремя заметил опасность и успел буквально отскочить в сторону, даже удивился как ловко. А на место, где я только что находился, грохнулся тяжеленный ящик, разнеся по всей фабрике оглушительный шум и скрежет металла.
Это начало принимать угрожающий оборот. Если ничего не предпринять, то я просто глупо погибну на этой фабрике. Или, что еще хуже, меня отстранят от работы. Но что же делать? Уже несколько дней я сам не свой, постоянно витаю в каких-то фантазиях, теряю нить реальности и не замечаю ничего вокруг. В мыслях беспрерывно перебираю вереницу странных, красочных образов, появляющихся в моем сознании неизвестно откуда и почему. А так же, что больше всего удручает, я вновь и вновь вспоминаю сон, который стал приходить мне чуть ли не каждую ночь... Может, все дело как раз в нем? Но что мне в этом случае предпринять?
Странный сон, очень странный... Луг, обширный, бесконечный луг… Весна, а вокруг – бескрайний простор во всей красоте проснувшейся после длительного отдыха природы. И сколько охватывает взгляд – высокая зеленная трава, а в ней, словно звезды на небесах, яркие вкрапления цветов. Ослепительное желтое, доброе солнце повисло высоко и заставляет щурить глаза, улыбаться. Воздух наполнен звуками, тихим шелестом травы, нескончаемым треском насекомых и размерным гудением, исходящим от земли, от неба, от солнца… Я, посреди луга, среди высоких трав и красочных цветов, растворен в этом месте, в солнечном свете…
Почему мне это снится? И почему именно сейчас? Работы много, она сложная, конец большой партии. Я с головой окунулся в любимое дело, и тут такое… Я обожаю свою работу, у меня кроме нее ничего нет, да мне и ничего не нужно, и я всегда старался себя полностью отдавать ей, делать ее старательно и тщательно, быть идеальным. Я привык думать, прежде всего, о ней, и то, что появился отвлекающий фактор, меня мучило. Все очень странно, и не понятно, и угнетающе. Каждый раз во сне я испытывал потрясающие чувства, захватывающие меня всего, каждую частичку, сводящие с ума. А после пробуждения оставались глубокие, сильные ощущения значимости произошедшего, и словно я что-то забыл – узнать или сделать. Эти навязчивые чувства не покидали меня потом весь день, сбивая с толку и путая, мешая интересной работе.
Этот сон снова и снова заставлял задумываться о том, каково на том лугу, слышать игру ветерка, ловить нежное тепло солнца, вдыхать ароматы трав и цветов. Думать о том, ломя голову, когда я в последний раз был на природе, вне города, да и вообще вне территории этой проклятой фабрики. Или даже размышлять, каким образом можно хоть на несколько мгновений оказаться в том месте из сна. Мысли о сне перемешивались с образами воспоминаний, которые мне удавалось выудить из омута заброшенной памяти. В конце концов, я переставал их различать, уже видел образы эти как часть своих снов, других, отчего в разуме моем всплывали новые воспоминания о снах. Когда я вспоминал очередной, старый сон, это было подобно озарению, волны дрожи били мою душу. И, думая о них, я их перемешивал с остатками реальных воспоминаний, и опять не различал их. И так бесконечно…
И эти мысли не давали мне никакого покоя и отвлекали от всего вокруг. Ибо, я никак не мог представить себя на лугу, потому что не помнил, ни что такое шелест травы, ни какие ощущения от солнца, каково его тепло, не мог вспомнить запахи трав. Как ни старался, я не мог вспомнить, когда я был за городом, более того, не мог понять, был ли я вообще на природе. А мысли о том, чтобы всё бросить и отправиться на поиски луга, меня просто приводили в ужас. Я себе такого представить не мог, и раньше у меня такие мысли никогда не появлялись. Может, я болен?
Размеренный, четкий режим работы – я так привык к нему, я даже не считал в самом принципе, что его можно нарушить. Начало работы, конец работы, отдых бедному уставшему мозгу. У меня не такая уж легка работа, и не такая банально физическая, как у всех этих уже оглупевших разнорабочих, что слонялись вокруг, таская грузы и наблюдая за автоматами. Моя работа был разнообразная и требующая мыслительной деятельности, и я гордился ею. Пусть название моей профессии – инженер, скучное и распространенное, но это слово имеет много значений, потому моя гордость не страдала от этого.
Когда начали сниться эти сны, я все так же привычно и размеренно, каждый день проверял стандарты и качество производимых элементов, копался в ящиках партии, делал выборки, прогонял образцы всячески и разнообразно через сложнейшие установки приборов, и делал, самое главное, субъективную оценку. Именно от нее, а значит и моей личности, поэтому так многое и зависело на этой фабрике.
Как и у любого инженера, у меня было достаточно много свободного времени. Я был тем, кто еще не потерял свою индивидуальность, как разнорабочие всюду. Я тот, кто еще имеет и идентифицирует свою личность, которая отличает его от другой оглупевшей массы вокруг. Я еще вполне способен, - и это главное, - делать субъективные оценки. И, как полагается таким, я тратил свои перерывы на размышления.
Общаться на фабрике, к сожалению, было не с кем. Почти все, кто на ней присутствовал – это грузчики и наблюдатели. С ними, имеющими атрофированный от однообразных действий разум, нельзя было и помышлять заговорить. Самое безобидное, что они могли ответить на такую попытку – просто проигнорировать тебя, словно ты не существуешь. Иногда могли послать самыми грубыми и неприличными словами, - это всё, что в их мозгах осталось, - чтобы ты им не мешал. А то и применить грубую силу, бестактно оттолкнув или ударив. Иногда, но, к счастью, редко, отсутствие собеседника печалило. Нельзя было поделиться своими соображениями о том, как важны субъективные оценки на производстве. Или рассказать кому-нибудь, как лучше делать усовершенствования своей работы, показать алгоритмы, что я применяю для своей. А может, - кто знает! – даже поделиться своими чувствами, а то и снами.
Но никого не было достойного, вот потому я размышлял в оправданно гордом одиночестве. Чаще всего строил планы дальнейшего дела, как его оптимизировать, ускорить или наоборот растянуть до конца дня. Или как сделать его зрелищным – пусть видеть всю прелесть своего дело буду только я, но мало ли. Или как даже модернизировать свой труд, улучшить применяемые приборы и опыты, чтобы повысить качество результатов своей работы. Иногда я размышлял о других, менее приятных и понятных предметах. Чаще всего это бывало в непогодные дни. Или непогода была только внутри меня? Кажется, я всегда не особо это отличал. В любом случае, всегда при этом очень неуютно. Я размышлял в том, что я делаю, для чего я делаю, ведь я даже не знал, для чего предназначена большая часть элементов, которые проверял. Размышлял о том, почему я нахожусь на этой фабрике, как я попал сюда, думал, что же может быть дальше. Размышлял и о своем прошлом. Именно размышлял о нем, а не вспоминал его. Я уже почти ничего не помнил, лишь отдельные смутные образы, без уверенности, правда ли они имели место, или это опять отрывки треклятых снов. Я слишком давно здесь работаю, чтобы у меня вообще сохранились воспоминания, но, наверное, то, что мне приходилось работать, прежде всего, разумом, решать не однообразные задачи, еще что-то осталось. И, хотя мне было тяжело думать об этом, я пытался хранить эти обрывки меня или моих грез, перебирал время от времени их, старательно классифицировал. Наверное, от всего этого, от таких моих нездоровых занятий, у меня мозг и перегрелся, и появились эти сны…
Я подумывал сходить к доктору, но боялся. С одной стороны, может, проведя какие-то процедуры, мне станет легче. Если у меня и правда перегрелся мозг, мне наладят все, что требуется, и я опять буду себя чувствовать свеженьким. А может, проведя тесты, мне скажут, что я более не пригоден для работы. Или даже, что мой мозг уже настолько перегрелся, что пошел необратимый процесс разрушения, и мне уже всё поздно. Я разрывался и от этих мыслей, но дальше так быть не могло…
И, на самом деле, дальше было не так. Дальше стало еще хуже, потому что в моих снах стала появляться Она. Я уже каждую ночь оказывался на том прекрасном лугу, но теперь был не один. Я начал всегда видеть среди высоких, ярко-зеленных трав Её, прекрасную девушку в светлом, казалось, полупрозрачном платье. Она то просто стояла где-то поодаль и мило улыбалась мне, то бегала по лугу, веселилась и подпрыгивала, задорно смеясь. Она была очень красивая, и я не мог оторвать взгляда от ее образа среди зелени. Прекрасный вид природы вокруг больше не привлекал меня к себе настолько, насколько она, и даже, казалось, Она освещает, украшает все вокруг собою. Она светилась, но как-то изнутри, заставляя убеждаться, что она прекрасна не только внешне. Этот ее свет, яркость ее улыбки, легкая печаль ее глаз ловили всего меня в ловушку…
С одной стороны, меня это позабавило. Я подсмеивался над собой, что мне снятся наивные сны подростка, молодого романтика-мечтателя, сны глупые и основанные на грубых инстинктах и сублимациях. С другой стороны, мое состояние ухудшилось еще значительнее, я стал невообразимо рассеян, катастрофически аутентичен и мне приходилось прилагать титанические усилия для выполнения минимума своей работы. Но ничто не шло в сравнение с тем, что творилось у меня внутри. В то время, как я посмеивался над такими плотскими своими фантазиями, в самом деле, забавными в моем нынешнем состоянии, другая часть меня ныла от безумной тоски. Я не мог понять никакими своими анализами, как не были они глубоки, откуда у меня это чувство. Но я стал тосковать, до режущей душевной боли, тяжелой и разоружающей. И не понятно, тосковал я то ли от одиночества, что мне ни с кем не быть теперь, даже и поговорить никого рядом... То ли от чего-то иного, мне не понятного, для меня темного и слишком глубокого, но бесконечно важного, что я забыл, или утратил, или упустил из внимания... Я вновь и вновь окунался вглубь себя в поисках этого решающего для меня понятия, даже понимания, держа в мыслях образ девушки из снов. Но с каждым разом мне всё сложнее и сложнее удавалось выбраться из этой глуби, столь вязкой. Я знал, что это опасно, но я так же стал понимать, что на самом деле это черное болото во мне – все, что на самом деле у меня есть. А совсем не моя работа, как я думал, казалось, уже всегда, сколько существую. Всегда?
Не решаюсь даже предположить, сколько времени это все могло бы продолжаться. Скорее всего, в один удачный момент я все же оказался бы погребенным под грудой тяжелых ящиков или горой массивных сборочных деталей. Но это виделось далеко не таким уж плохим вариантом – в этом случае я был бы героически погибшим при исполнении на рабочем месте, со всеми последующими и посмертными почестями и признаниями. Но, признаниями перед кем? Перед ставшими овощами работниками фабрики? Они не замечают меня. Перед ставшими животными вышестоящими руководителями и начальством? Я их не видел уже бесконечность, а они не помнят, что я существую. Остается посмертно гордиться перед самим собой, - в прочем, тоже не плохо. Или перед… кем-то, за пределами фабрики? Но что там? Кто там? Такие цепочки мыслей увлекали меня, поглощали меня, пленили меня…
Но все случилось иначе, потому что я увидел Её.
У меня не было тени сомнения, что это на самом деле она. Но как я мог узнать это? Я понятия не имею, просто, когда я только взглянул на нее, то сразу понял, что это Она, девушка из моего сна. Может, я разглядел в Ней то странное внутреннее сияние, которое шло от девушки во сне? Каково бы не было это объяснение глупо и бессмысленно, никаким образом я иного сформулировать не смог…
Она была инспектором на нашей фабрике. То есть, Она не работала здесь, а была прислана извне. К нам время от времени, но очень-очень редко, откуда-то присылали контролеров-инспекторов, чтобы они проверяли работу производства со стороны. Обычно, насколько я помнил, это были высокомерные, горделивые особы, которые отказывались беседовать с кем-то из работников фабрики, ходили молча по территории, проверяли всё, а от других только крутили носы. Но они имели на это право – ведь они инспекторы, то есть, их работа, как и моя, была не однообразной, а требующей усилий разума, и они еще хранили в себе зачатки личности, которая и возвышала их, - по крайней мере, в их глазах.
Поскольку Она тоже инспектор, это могло означать, что она сохранила индивидуальность, что Она мыслит, воображает и, возможно, даже мечтает, как начал я. Меня это очень обрадовало, когда я понял, что инспектор – именно Она. Вдруг, мы сможем не только находиться рядом, но и беседовать? Предаваться совместным размышлениям? Творить странные и нелогичные объекты в воображении и тихонько мечтать? Весь мой разум и всю мою душу Она направила на себя, и я отвлекся от своей темной, но прекрасной глубины, в которой увязал, потому что видел подобную в ней…
Я несколько раз пытался с ней заговорить, но нам мешали то другие рабочие, то проверяемые ею автоматы, то иные части ее работы. Но я успел заметить, что она не такая горделивая, как обычно все инспекторы, видимо, потому что еще совсем молоденькая. Она не задирала нос, проходя мимо иных рабочих, а ловко сходила с их дороги, чтобы им не мешать. А, увидев во мне сохранившуюся личность, Она сама заинтересовалась и пыталась тоже ко мне обратиться в редкие моменты отвлечения от дела.
Наконец, когда Она закончила свою работу, а я свою просто забросил, мы в дальнем углу территории смогли немного побеседовать. Первые же ее фразы разрушили мои последние, еще таившиеся, сомнения, являлась ли она именно тем прекрасным созданием из снов. Каждое ее слово, каждый ее жест ассоциировался у меня с девушкой на лугу. Через несколько минут беседы мне уже казалось, что я знаком с нею давно, как и было на самом деле, но только во снах. И я видел перед собой именно тот обворожительный образ, молодой, нежной девушки из сновидений. Я видел изящные изгибы тела, тонкие, гибкие руки, оканчивающиеся длинными красивыми пальцами, мягкие черты лица и добрую улыбку вместо грубых и прямых линий перед собой. Я разговаривал именно с богиней из снов, а не с грудой металла, двигателей и узловатых манипуляторов на прорезиненных гусеницах, что она на самом деле собой представляла…
Я понятия не имею, как я узнал ее, как разглядел в первую же секунду во въезжающем на территорию фабрике электронно-механическом ее теле тот свет, которым она заливала мои сны... И почему это оказалось именно она, откуда такое совпадение? Мне приходила только бредовая мысль, что мои сны были пророческими, оглашающие мою встречу с ней сквозь время. С каждым ее словом она казалась все больше и больше самым прекрасным человеком на свете, не смотря на то, что, как и у меня, единственное человеческое, оставшееся у нее – это головной мозг в колбе с протоплазмой.
Грубоватые, синтезированные наши голоса не оттеняли увлекательность и разнообразие нашего недолгого, но яркого и насыщенного разговора. Улыбки и жесты флирта нам заменили порывистые, с тихим жужжанием двигателей, движения наших мощных манипуляторов. Наши крупные, неуклюжие механические тела, предназначенные только для грубой работы, не были способны удержать порывы наших душ. Я чувствовал, словно не два массивных полу робота стоят в углу фабрики и скрипят о глупостях, а два молодых, стройных человека бегут по зеленному лугу, смеются и радостно переговариваются…
Она сказала мне, что стала счастлива, встретив меня. Она сказала мне, что ей было очень интересно разговаривать со мной. Она сказала мне, что она обязательно вернется, и будет приезжать ко мне регулярно. И мы будем беседовать на все-все, самые разные темы. И только она уехала, как я стал уже ожидать ее возвращение. Казалось, я должен быть теперь счастлив. Мой сон выполнился, и он больше не должен мучить меня ни днем думами, ни ночью образами. Я должен был успокоиться, парить в своем металлическом теле на крыльях оживших чувств, ни о чем не беспокоиться и заниматься своей работой. Но что-то было не так…
Я стал близок как никогда к той тайне, тому непонятному, что издевалось надо мной уже столько времени. Близок, но оно не ушло, а наоборот усилилось, и я не знал, что с этим делать. Это чувство словно туча нависло надо мной, и не давала мне покоя, ни когда я думал о своей работе, ни когда я думал о Ней. Я не мог взяться за свои дела, носился из угла фабрики в другой угол, и даже что-то выискивал в них, среди гор ящиков и каких-то приборов, автоматов. В один прекрасный день, как раз перед следующим Ее приездом, я не выдержал, я сорвался. Я «схватился руками за голову», если можно так назвать движение моих манипуляторов, и носился очумело по все фабрике, сбивая разнорабочих с дороги, повреждая автоматы, заваливая нагромождения ящиков. Внезапно, я оказался перед одной из дальних стен, огораживающих территорию фабрики. Я понял, что мне остается только одно, и, нанося сильнейшие удары крепкими манипуляторами по кладке ограждения, проделал огромную дыру, завалив целый сегмент стены.
На самом деле, стена эта была здесь поставлена не для защиты от чего-то внешнего, а просто для обозначения территории фабрики – прежде всего для самих же рабочих. По ней они четко знали свою рабочую площадку, следовали согласно этому четким графикам и годами протоптанным маршрутам, и не отвлекались на что-то внешнее, что могло происходить вне фабрики. Поэтому, совершенно никто не обратил внимания на разрушение части стены, словно это было неприятное, но стандартное следствие природного явления. А мне было все равно. Когда кладка рухнула, я чуть успокоился, замер и уставился на результат своего буйства. Разум был совершенно пуст, и от мыслей, и от образов, и вообще чего-либо. Очень медленно, совершенно механически, как не странно это звучит, я, помогая себе манипуляторами, перебрался через дыру в стене.
Некоторое время я ехал по уложенной асфальтом дороге, на которую выбрался недалеко от ограждения, ничего не замечая вокруг. Я смотрел на темное, чистое покрытие дороги, смотрел, как мои прорезиненные гусеницы с легким шуршанием поглощают шершавое расстояние трассы. Разум все так же отказывался на что-то реагировать, я не знал, что я делаю и почему делаю. Да как-то и не хотел это знать. На самом деле, как теперь виделось, для меня это было совершенно привычным состоянием, - стало им за десятилетия работы на фабрике. Кажется, я не малое расстояние проехал вот так, видя только грубое покрытие дороги, пока, наконец, я не заметил, как тихо вокруг. Слишком редко воздух нарушало негромкое шуршание гусениц проносившихся мимо других полу роботов, хотя дорога, по которой я двигался, была очень широкой. Я осмотрелся. Всюду были достаточно высокие здания, но, сколько я не ехал, иногда они казались совсем пустыми. Судя по всему, они были промышленные, но не заброшенные, а иногда в них или из них сновали рабочие. Вся земля была уложена асфальтом, все здания не содержали ничего лишнего, никаких надписей, кроме странных длинных номеров, никаких изображений, никаких знаков. Нигде не было ни деревца, ни травинки, и даже не было мест, предусмотренных для них. Все вокруг было пустое душой и искусственное, сверкающее холодным металлом и лоснящееся синтезированными материалами. Словно я попал в игрушечный город. Страшнее всего было, что я, со своим несуразным механическим телом, был всего лишь еще одной игрушкой в этой жуткой игре.
Я бродил по полупустым улицам бесконечно долго. Кроме снующих по своим важным делам полу механизмов, вокруг не было ни кого, ни души, ни одно живого создания, ни одного человека. Я даже начал подумывать, а не вымысел ли сама человеческая форма, и я всего лишь увидел ее во сне? Я сделал усилие, чтобы вспомнить, когда я в последний раз видел обычное человеческое тело, или даже его изображение, но безуспешно…
По сторонам не было сил смотреть, вид холодного, бездушного искусственного материала угнетал меня. Именно потому, посматривая всё больше на поверхность дороги, я сразу увидел в асфальте небольшую трещину. Конечно, трещин всюду было не мало, но эта сразу приковала мой взгляд. Я медленно и осторожно подъехал к ней, наклонился, разглядывая ее. Точно! Удивительно, что это пока не заметили механические уборщики и не уничтожили. В трещине, прямо в забившейся в нее пыли и грязи после осадков, росла маленькая травинка! Ее было чуть видно, самый кончик, самую верхушку, но растение явно была живое. Меня поглотила мысль, что возможно, растению очень тесно в этой узкой трещине, и если ему не дать простора, оно задохнется!
Меня охватила странная злоба, и не долго думая, я как следует размахнулся, и вонзил свои манипуляторы как можно глубже в асфальт. Специальный крепкий металл с легкостью прорезал покрытие дороги, проникнув очень глубоко. Асфальт взбугрился, раскололся на множество крупных кусков, которые я принялся откидывать в стороны, освобождая место миниатюрному ростку. Я изрыл все покрытие вокруг, аккуратно и осторожно убрал пласты асфальта около трещины, пытаясь не задеть травинку. Получилась огромная яма, которую я принялся углублять, намереваясь добраться до плодородной земли.
Но вскоре я весьма огорчился. Под покрытием дороги сначала оказался тонкий слой желтой, неестественно вязкой глины, а под ней – сплошная скала. Мне это показалось необычным, но затею добраться до земли пришлось оставить. Разворотив половину дороги, я намерялся отправиться дальше, и напоследок решил попрощаться с бедным ростком. Я вновь наклонился к нему, разместившемуся на бугорке посреди зияющей ямы, и заметил, что он оголился, выставив себя на показ свету. Мне травинка показалась очень странной, - очень жесткий на вид листочек совершенно немыслимого красно-золотого цвета. И я был уверен, что мне показалось, что он даже слегка фосфоресцирует...
Я отправился дальше, а травинка не выходила из мыслей. Я все думал, как сюда могло попасть такое чудное растение. Мне казалось, что я никогда раньше его не видел, или, может, всего пару раз... Или это был очередной мой сон? Воспоминания трепетали и путались... Ведь даже во сне, на том лугу, растения все были такие, какие обычно я представляю, когда произношу слово «растение» - разного оттенка зеленные, мягкие, трепещущие на ветру. Я был уверен, что обычные растения не так выглядят, не должны они так выглядеть, по крайне мере на Земле!
На Земле... Сначала ужасающая догадка пронзила мой разум, а сразу следом за ней страшные воспоминания вонзились беспощадно мне в душу... Я очень много вспомнил, и очень много теперь понял. Я резко повернул на дорожном перекрестке в нужную мне сторону, чуть не навалившись на проезжающего рабочего. Я теперь знал, что мне делать, знал, куда мне направляться. Я собрался отправиться на зеленый луг из моих зеленых снов...
Мне не составила труда найти Ее. Влюбленный молодой романтик на моем месте сказал бы, что его к Ней принесли крылья глубоких чувств. У меня вместо крыльев были только изрядно истрепанные гусеницы и поцарапанные манипуляторы. Но, хотя я далеко не молодой романтик, я все равно скажу, что был приведен к ней крыльями своих чувств. Ибо, толком не в состоянии объяснить, как я нашел Ее. Кажется, она говорила примерно, где они работает и ночует, а поиск был уже делом моих натренированных субъективных оценок и анализов. Обнаружив, я потащил Ее из здания, толком ничего не объясняя. К моему удивлению, она ничего не расспрашивала и не сопротивлялась моим безумным, но расчетливым и уверенным действиям. Мы отправились к краю города, полностью состоящего из однообразных, искусственных промышленных зданий…
Моя внезапно проснувшаяся память не изменила мне – на окраине мы и правда обнаружили вне последних коробок зданий обширную площадку, покрытую странным, ровным материалом, красноватым и шероховатым. То тут, то там на этой большой площадке, окруженной с одной стороны промышленным городом, с другой стороны – хаотичными скалами, проглядывались темные пятна, гари или копоти. А в некоторых местах покрытие даже оплавилось и приобрело блеск зеркала. Вскоре мы поняли причины этого – в другом конце площади, что ближе к скалам, раздался мощный гул, и один из гладких, округлых аппаратов, расположенных там рядами, начал подниматься в воздух, извергая столб огня. Ракета ускоряла свой ход и поднималась все выше, пока не исчезла в толще нависших темных облаков. Не долго раздумывая, я направился к оставшимся на площади космическим челнокам, уверенный в своих дальнейших действиях.
На одну из ракет только что закончилась погрузка, и ее двигатели уже были запущены, но люки не задраены. Пилот-полуробот не успел даже звука издать, как оказался с моею доброй помощью снаружи. Память меня не подводила, я легко вспомнил короткие курсы пилотирования, которые являлись обязательными для каждого, и без труда поднял корабль в воздух. Нам вслед не затеялось никаких действий – сирена не закричала, персонал и охрана на взлетную площадку не выскочили, с нами связываться пытаться не стали. Хотя я был уверен, очень многие знали уже, что произошло, знали об угоне корабля, но на самом деле это было такое не значительное для них происшествие, что никто не стал дергаться. Я был уверен, нас точно так же встретят, лишь будут всюду провожать невидимыми взглядами наш путь, не предпринимая ничего.
Дорога была наша достаточно долгая, но мы старались хранить молчание. Мы разместили рядом друг с другом в тесной кабинке наши механические тела, и печально смотрели на экраны, показывающие через всевозможные фильтры невозмутимое блистание звезд снаружи. Как завороженные мы смотрели на эти немигающие взоры космоса, вспоминая, сколько десятилетий назад каждый из нас в последний раз смотрел на небо. Мы чувствовали себя пылинками в этой огромной Вселенной, но, восхищаясь ее красотой, ощущали себя пылинками звезд, частью великолепия этого мира. Умиротворяющее подмигивание разноцветных звезд не могло не напомнить мне те времена, когда я любил смотреть на ночное небо, будучи еще на Земле и с человеческим телом. В моем разуме уже без усилий, и уже без болевых спазмов всплывали воспоминания о своей молодости, о своих первоначальных мечтах, об окончании своей человеческой жизни, о нереализованных планах и надеждах. Эти воспоминания повлекли меня в сторону размышления о себе в те времена, чем я отличался, чем занимался, каким был и о чем думал... Следом, как лавина, меня накрыли вопросы и проблемы, мучающие как отдельного человека, так и все человечество, касающиеся как отдельной личности, так и всего мира…
Я вспомнил, что когда-то, уже в давние времена, я был юношей, и меня горячо интересовала история человечества и психология его развития. Из умных книг, из исследований ученных я вычерпывал важные знания, пытаясь понять, что происходит с человечеством, силясь узнать, что с ним будет. Когда вокруг строился новый мир, основанный на новых принципах, я искал, что из этого выйдет, искал о будущем в прошлом.
Всю свою историю человечество основывало свое существование обычно на двух принципах – принципах труда и принципах силы, а часто и сочетая их. Будь это древние времена, разделение труда и разделение плодов труда между всеми членами общества в древних цивилизациях, или же поздние попытки основать общество на равности и не отличности каждого от другого, будь это перед лицом труда, или лицом общества, воплощенного в государственном аппарате, что есть на самом деле орган силы. Получалось по-разному, с разным успехом и с разными последствиями, как для всего государства, так и для до индивидуума, но всегда выходила, что принципы труда в обществе существовали не столь продолжительно, чем более надежный и универсальный, основанный на инстинктах принцип силы. Сила – акт животный, понятный телу человека, в том время как осознанный разумом труд – то, что отличает человека от прочих живущих по инстинктам животного мира. Мне, любознательному юноше, в те времена даже начинало казаться, не потому ли человечество так продвинулось в своем развитии, что научилось труду? Зарождение человечества, виделось мне, это акт труда, когда волосатая обезьяна взяла камень и палку в руки-лапы, чтобы расколоть орех – взялась за труд, чтобы пропитаться и создать себе условия для жизни. С тех пор и появился человек, которые развивался столь же, сколько развивался труд. Не захотела бы обезьяна работать – все так же сидела на дереве, хотя, не известно, что хуже.
Но, на самом деле, оказывалось, обезьяна взяла палку не только для того, чтобы расколоть орех. Но и для того, чтобы расколоть череп своему врагу – пусть это будет саблезубый кот, позарившийся на его жизнь, или же сородич из соседнего племени, нарушивший границы территории питания. Сила, война – другая сторона, давшая рождение человеку. И чем сильнее и изощреннее становились способы убийства человека человеком, тем стремительнее развивалась цивилизация... Даже сейчас, после столь огромного и печального опыта бесконечности загубленных жизней, столь огромного опыта понимания психологии и истории человечества, столь огромного развития разума, все еще технологию развивают военные изыскания.
Каково будущее, и сильно ли менялся человек? В чем отличие той обезьяны, которая, расколов орех, разрывалась от противоречивых чувств, от человека будущего? С одной стороны, обезьяна хотела поделиться открытием с другими, чтобы они тоже научились трудиться, и всему племени стало бы хорошо, а может, племя кормило бы обезьяну, и ей не пришлось бы больше трудиться так надрывно. Заманчиво. С другой стороны, низменное желание сохранить открытую технологию труда только для себя, чтобы только себе колоть орехи, чтобы только себе досталось больше вкусной начинки, и только самому иметь столь мощное оружие для защиты или нападения. Человек настоящего, как и будущего, разрываем теми же чувствами – с одной стороны, мирно трудиться со всеми на благо себе и всем, с другой – иметь всё только для себя. И так на всех уровнях – от индивида, стремящегося то добыть, то отбирать, до целых планет, то объединяющихся в труде и торговле, то разрозненных ожесточенными битвами.
Человек, - хранилище противоречивых крайностей, - создал Империю Труда и Силы. Тот мир, что я видел рождающимся из труда в своей молодости, тот мир, что установился теперь, как всегда достиг быстро своих крайностей. Люди на разрозненных войной планетах стремились всей душой объединиться трудом и экономикой, и желали трудиться на благо своих идей, не покладая рук. Трудиться даже после смерти. Поэтому появилась эта дикая культура труда недочеловеков. Механические монстры, груды металла и электроники, которые так желали быть человеком, а стало чудовищами, и сердце их – превращающийся в придаток, не мыслящий, а выполняющий механические действия на благо Труда, размягчившийся мозг в непроницаемой колбе. Умирающий человек отдавал свой нервный узел не для того, чтобы быть человеком, и не для того, чтобы были другие люди, а ради идеи Труда. Даже не понимая, что это значит, и ради идеи Силы, не отделимой от всего остального в человеке. Очень немногие, поместившие свою уснувшую душу в грубых механизмах для продолжения труда на благо человечества, подозревали, что они трудятся на благо войны, производя оружие.
Вскоре, как всегда быстрее, чем считает человек, что это случится, процедура пересадки мозга и труд на некоторых планетах стали добровольно-обязательными. Люди, трудившиеся всю жизнь, не знавшие в своей жизни ничего, кроме работы, ничего, кроме начала рабочего дня, конца рабочего дня, спокойного отдыха для того, чтобы набраться сил для работы завтра, теперь не находили покоя и после смерти. Каждый, работая убежденно на благо будущим поколениям, или даже не понимая для чего, но работая, создал своими руками Империю Труда объединенных планет, посвященных войне.
Разум путался в этих размышлениях-воспоминаниях, мозг задремал, смешав в единое и мысли о прошлом, о происхождения рода человеческого, и мысли о будущем, в кого мы превратимся, и думы о настоящем, кто мы есть. Я внезапно ощутил себя той самой обезьяной, но заключенной в скафандр, а свои манипуляторы ощутил как камень и палка в руках этого прообраза человека. Или и нынешнего образа?
Отсюда, из холодного, вечно спокойного космоса мне казалось, что я сторонний наблюдатель, что могу озираться на все это с высоты небес, чтобы невозмутимо оглядеть, как же всё это могло случиться, спокойно понять, как же я оказался во все это вовлечен... Я не знал, и не мог понять, что сейчас передо мной – конец чего-то, пусть не этой гротескной Империи, но конец меня, или же это начала чего-то грандиозного, пусть лишь для меня. Приняв, что постигнуть мне это не дано, я перестал себя мучить, и отдался происходящему. Мы с Нею всего лишь механические пешки в этой извращенной, вечной игре человечества, всего лишь пыль. Но так хотелось считать, что пыль звезд...
Призрачная атмосфера старушки Земли приняла наш корабль в раскаляющие объятия. Я почти совсем не сомневался, куда направить челнок, я знал, где должно быть это место. Оставалось только надеется, что полубезумные фанаты труда и работы не превратили некогда прекрасные, живописные места в индустриальный ад. Я даже примерно не мог подсчитать, сколько десятилетий я не был на родине, плененный забытьем. Так что, за это время с планетой могло случиться все что угодно. Но, проносясь над просторами планеты, космический челок показывал на экранах не только громадные, дымные города-фабрики, но и обширные площади на вид не тронутой природы. Мы любовались мелькавшими внизу заснеженными полями, густыми, высокими и древними лесами, чистыми, как поверхность зеркала, озерами и морями, ровными и ослепительно зеленными лугами...
Мы приземлились около одного из таких лугов, который, мне казалось, более всего походит на место из моих зеленых снов. Я опустил корабль на пустыре-песчанике около древнего гранитного камня. Этот камень валялся среди высоких трав, словно заброшенный сюда с неимоверных далей чьей-то божественной рукой. Я посадил челнок таким образом, чтобы как можно меньше нанести повреждений растениям и земле пламенем двигателей и колесами шасси. Еще горячая от трения в атмосфере дверь грузового люка отъехала, и мы вышли.
Я совершенно уверен, за нами давно наблюдали с самого отлета. И вот сейчас, когда мы выбрались наружу, я заметил в вышине, среди немногочисленных птиц, летающие небольшие сферы. Видимо, на всякий случай за нами наблюдать прислали видео-шпионов, и сейчас от нас не отрывают взглядов. Интересно, о чем сейчас думают эти люди? Или уже не совсем люди смотрят на нас? На мгновение я почувствовал себя подопытным некоторого психологического эксперимента, весьма жестокого, но сразу отбросил эту мысль. Даже если все случившееся затем станет предметом изучения и споров всемирно известных психологов, но если уж происходит эксперимент, то я делаю его над собой сам.
Если мы даже пыль звезд, но мы всего лишь пыль. Разве мы можем что-то изменить в этом мире одни? Ведь, то, что вокруг – стоилось миллиардами человек, как это все может изменить пара недолюдей? Или всё-таки нужно стремиться, не взирая ни на что, не давая шансов сомнению и отчаянию? На самом деле, если мы появились, - уверен, всюду есть другие люди, которые не желают дремать, как не пожелали мы. И они тоже, когда будут готовы, прилетят, чтобы прогуляться по зеленному лугу. Прогуляться, чтобы доказать, что не смотря ни на что, ни на бессмысленность жизни ради работы и войны, ни на отсутствие у них человеческого тела, ни на прошлые ошибки и грехи, не смотря ни на что доказать, что они люди.
Я уверен, что в тот момент, где-то глубоко в одном из городов-фабрик Земли, колыбели человечества, в тесной комнате, полной бледных экранов, несколько человек наблюдали за нами с бесконечной грустью. Уверен, что эти люди грустили о надоевших синтетических стенах вечных коридоров, о надоевшем искусственном покрытии дороги под ногами, надоевшей работе. Скорбели о том, что забыли об окружающих, забыли о чувствах, забыли о природе, забыли о себе, совсем забыли о том, как это замечательно прогуляться в тени древнего леса, или по залитому солнечным светом лугу.
Уверен, именно глубоко печальные глаза наблюдали за нами, наблюдали, как два неповоротливых, грузных полу робота носятся по зеленному лугу сумасшедшими петлями, пытаясь при этом как можно меньше повредить гусеницами трав и цветов. Как два механических создания, не способных ни ощутить тепла нежного весеннего солнца, ни вдохнуть насыщенных ароматов зеленного луга, ни почувствовать прикосновений колючих травинок, выписывают несуразные пируэты под пение птиц и стрекот насекомых, глупо вращаются вокруг оси, смешно размахивают длинными, узловатыми манипуляторами, иногда касаясь друг друга. Как каждый из двух биоэлектронных устройства на гусеницах упорно пытается доказать себе, наблюдающим глазам, природе и всему миру, бездонному голубому небу и звездам, что он тоже Человек.
15.56
21.01.2007
@музыка: Neil Young, The Deadman OST
@настроение: нихуя не праздничное
@темы: Творчество
-
-
08.03.2008 в 20:10-
-
11.03.2008 в 22:48потому и не выкладывал полгода...
-
-
13.03.2008 в 19:31-
-
13.03.2008 в 20:29-
-
13.03.2008 в 20:44-
-
13.03.2008 в 21:19ласки никто не хочет
-
-
14.03.2008 в 00:44-
-
14.03.2008 в 01:14до добра не доводится, а до опечаток - явно...
-
-
10.09.2008 в 16:54Мысль появилась:
Главное в графоманстве что? Главное, случайно не угодить в классики, чтоб тобой не мучили школьников.
-
-
12.09.2008 в 14:40